Пора забыть, забыть... Забыть.

Сказали, едут по зеленой

Траве без обуви ходить

И счастье жизни ощутить,

Ногою осторожно тронуть

Прохладное речное лоно

И расколоть его, издав

Победный возглас и фонтаны

Воды сверкающей подняв,

Пьянящий запах летних трав

Вдохнуть на солнечных полянах

И, распластавшись, непрестанно

В ленивой дреме солнца жар,

Как жар любви, ловить всем телом.

О молодость, чудесный дар!

Когда-нибудь, угрюм и стар,

Мучимый язвой и прострелом,

Читатель, станешь ты несмело

На солнце летом выходить,

Брюзжать и бодрость юных далей

Умом усталым ворошить.

Не медли и не бойся жить!

Тоску гони, забудь печали,

Пока болезни не пристали,

И, может быть, они тогда

Тебя до старости минуют...

Сергей, с которого вода

Текла ручьем, туда-сюда

Мигнул, сел к Корину вплотную

И просьбу изложил такую.

В их группе однокашник был,

Из обеспеченных студентов.

Терешина он не любил,

А папочка его служил

В НИИ солидном, документы

На (!) сорок он принес процентов

От курса, лучших по очкам.

«Ты вхож к ним в дом, ― сказал Терешин. ―

А я... ну, в общем... знаешь сам.

Когда ты завтра будешь там,

Поговори с отцом Алеши

Киреева. Скажи, хороший,

Мол, парень ― пусть возьмет к себе...

Мне не попасть к нему без блата.

Не знаю, Корин, как тебе,

А мне на завтрак и обед,

Я не скажу, чтоб многовато,

Но надо начинать когда-то

И самому сшибать деньгу...»

Задумался Владимир Корин.

«Ну, что ж, тебе я помогу.

Хоть трудно это, что могу,

Я сделаю…» ― «А ты доволен,

Что будешь на завод устроен?»

«Вполне. Я этого хотел.

Быть в гуще жизни интересно.

Живое дело ― вот удел,

Достойный каждого, кто смел

И кто не хочет жизни пресной.

Живое дело, брат... Не место

Мне в душной комнате сидеть,

Уставясь в стол в чернильных пятнах.

Я не боюсь и попотеть.

Мне б только очутиться средь

Людей веселых и приятных,

И честных, главное... Понятно,

Тебе я сделаю. Гляди».

И Корин указал рукою

На рощу-деву впереди,

Там два холма, как две груди,

Торчали остро над рекою,

Над ними небо голубое,

До бесконечности вуаль

Свою раскинув, навевало

Равно и радость, и печаль

На души смертные, и жаль

С природой расставаться стало.

Еще бы день, все было б мало.

Часть третья. Политический спор

Владимир Корин был поэт.

Его порывы без расчета

И откровенность с детских лет;

Любовь к общению; привет,

Улыбка даже идиоту;

Стеснительность; идеи слету

Ни с чем в сравненье не идут.

«Он шел туда, куда порывы

Души свободной повлекут», ―

Его стихи приводим тут.

И верно, мог он до разрыва

Дойти и с другом, всем на диво,

Из принципа сломать, порвать

Ту связь, что рвется с кровью, с мясом,

И рифмой вычурной соврать,

Что пустяки, мол, наплевать.

Таков он был ― один средь массы

Студенческой веселой расы.

И вот однажды в шумный дом,

Что общежитием зовется,

Где в нос заношенным носком

Шибает крепко и о том,

Где им поужинать придется,

Мечтают многие, и бьется

Какой-нибудь зубрила ночь

Над неподатливым разделом,

А друг его хвостатый прочь

В картежном шабаше помочь

Бежит учебников и дела

И полагает, очень смело

Совсем не думать о беде:

Об отчислении суровом,

Хвостах, общественном суде

И прочей скучной ерунде, ―

Вот в этот дом на драку словом

Сошлись друзья-студенты снова

И сели в комнате в дыму,

В дыму табачном. (Мне когда-то,

Лет двадцать будет уж тому,

Так жить пришлось и самому.)

Здесь был Савранский конопатый,

Неглупый, рыжий, трусоватый;

Был Сухарев, хитрец и жмот;

Латынин, стройный, благородный,

Дзю-до маэстро; анекдот

Ходячий, кладбище острот,

Трепло, пьянчуга, дуб негодный,

Ворюга-Першин; витязь модный,

Спортсмен красавец Алексей

Киреев; рядом с ним ― девицы,

Две штуки сразу, и для всей

Корриды ясного ясней,

Что языки, как говорится,

Придется придержать ― резвиться

Тем самым словом можно там,

И это всякому известно,

Где нет совсем детей и дам.

Смеясь, расселись по местам,

На стульях, на кроватях тесных,

И каждому хватило место.

Модест, очкастый нелюдим,

Мужик честнейший, совесть курса,

На стол присел. Петров Вадим ―

В том, в чем охотиться ходил,

Сел на пол: это вам не бурса,

Где все однообразно, гнусно,

По струнке... Тут же и друзья:

Терешин и Владимир Корин.

Как опишу собранье я?

На помощь, высший судия,

Чтоб передать оттенков море!..

Сейчас у нас уж так не спорят,

Пугливы мы родить, пробить,

Хиреет мысль, идея гаснет,

Нам лучше домино забить,

Иль за бутылкою сходить,

Спокойней так и безопасней.

Ну, разве что серьезной басней

С своей женою потрясти

В своем же доме свой же воздух.

И все. А больше, мол, прости,

Мой Бог, прости и отпусти

Хромую совесть, мол, на отдых.

А может, нам еще при родах

Сей орган, совесть, удален?..

Да существует ли тот орган

В природе вовсе?.. Потрясен

Таким вопросом был бы сон

Всей профессуры. И за Бога

Она б не гневалась так строго:

Как, совесть ― орган? Бред какой!..

Тот, кто напичкан медициной

Иль анатомией простой,

Чернить не станет род людской;

Людское племя неповинно

В своей жестокости звериной.

Но бог с ней, с совестью, назад

Лети, мое воображенье,

В собранье спорщиков, под град

Словесных бомб, ракет, петард,

Лети, лети ― отдохновенье

Найду я там, в пылу сраженья.

Но что за крик, громовый крик?

Нелепый, странный: «Кислороду!..»

В дыму табачном в первый миг

Я не увидел, не постиг,

Кто тут кричит. До самых сводов

Клубился дым. Себе в угоду

Вновь «Кислоро-оду-у!..» закричал

Тот умник. ― «Форточку откройте», ―

Вдруг пояснил он. Я узнал

Его тотчас. То был Сангал,

Сангалов полностью. ― «Постойте, ―

Сказал Савранский, ― успокойте

Его водой. Сейчас зима,

Мороз, и зверски нас продует...» ―

«Хиляк ты, Саня... Где б ума

Тебе набраться? Ты ― сама

Больная гниль», ― сказал, смакуя,

Сергей. Его интересует

Пустая эта трепотня,

Весь этот диспут идиотский,

Петров, Латынин и свинья

Сангал, почти как солнце дня,

Когда над ним сколотят доски

И установят камень плоский.

Он поскучать сюда пришел

Затем, что многие из группы

Здесь собрались, и он нашел,

Что не прийти нехорошо

Ему на будущее. Глупо

Терять контакты... Сделав рупор

Из рук, Сангалов возопил:

«Откройте!.. Душно!.. Сдохнем, люди!»

И вновь Савранский возразил

Сангалову, чтоб не просил.

Где он сидит, там дуть не будет

Ему, а здесь сквозняк простудит

Любого до смерти и так,

С закрытой форточкой, поверьте...

Владимир Корин: «Ах, дурак!..

Живое слово и сквозняк

Ему страшны!.. А после смерти,

Тебе не боязно, что черти,

Не думал ты? ― тебя возьмут

И бросят в бездну боли, страха,

По всем страданьям продерут,

Всем ужасам своим, и прут

В тебя от головы до паха

Проденут!.. В цепких, мерзких лапах,

Земных и адских бед страшней,

Тебя задушат черти, Саня!..» ―

«Вас даже дикий саккудей, ―

Сказал негромко Алексей,

Красавец и спортсмен, ― устанет

Так долго слушать. Перестанем

Бесплодно спорить... Эй, Сухарь,

Налей мне белого». ― «Откушай...»

(Замечу в скобках, что дикарь

Тот саккудей ― сейчас и встарь ―

Приписывал предметам душу

Живую.) «Эй, Сангал, послушай.

Отстань ты с воздухом своим!

Вот я терплю, хоть вроде спортом...» ―

«Ребята, мы здесь угорим», ―

Прервал Петров, щелчком одним

Стряхая пепел за ботфорты

Сапог охотничьих. К комфорту

Он равнодушен был всегда.

«Открыть! ― вдруг требует Латынин;

Молчал он прежде, иногда

Кривил в усмешке рот... ― Вреда

Не будет нам, мы не простынем,

Лишь закалимся, как гусыня,

Которая и спит, и ест

На льду, себя не простужая...»

Тут раздалось от многих мест:

«Скажи, Модест!.. Модест!.. Модест!..

Скажи, тебя мы уважаем!..»

В ответ им было: «Черт вас знает!»

…Увековечь и ты, поэт, ―

Нет, не расчет, не страх, не подлость,

Не желторотость юных лет

И не бесчестие, о, нет! ―

Простую эту осторожность,

Желание найти возможность

Остаться в стороне, не влезть

В чужое, хлопотное дело.

Чем подлости такая честь

Честней?.. И если в мире есть

Расчет и трусость, ― эта смелость

Чем лучше их?..

Меж тем созрело

Решенье общества: открыть

Путь воздуху, и спор бодрее

И громче набирает прыть,

Его на тему возвратить,

К вопросам главным ― поскорее

Стремятся все. Как вдруг Киреев

Рукою Першину махнул,

А тот Терешину на ухо

Как будто невзначай шепнул.

Сергей туда-сюда мигнул,

В кулак покашлял, как старуха,

И щелкнул форточкою сухо.

На всех уныние взялось...

Владимир видел всю уловку,

В нем тайно закипает злость,

И в нем она умрет авось.

Но нет, не удержать плутовку;

Он произносит с расстановкой:

«Киреев ― ты пустой болван!

Что, впрочем, мне ничуть не странно.

К тому ж трусливый интриган!..

Я ухожу!» ― Ему стакан

Суют. Остаться просят рьяно.

«Мне завтра на работу рано». ―

Идет к дверям, за ним ― Петров,

Потом ― другие, и свернулся

Весь спор... Терешин пару слов

Сказать Владимиру готов.

Но Корин молча улыбнулся

И от Сергея отвернулся.

Уходят... Пусть себе, сейчас

Простимся... «Но с какой же стати,

Позвольте мне спросить у вас,

Укрыли тему вы от нас!..

Где суть? Где общий знаменатель?..»

Ах, тема спора? Что ж, читатель,

Нам хватит форточки вполне.

Расстанемся по форме строго.

Как у пехоты на войне

Мечты о пище и о сне,

Так перед дальнею дорогой

Мечтаю отдохнуть немного.

Потом мы встретимся опять,

И будет вновь роман продолжен,

Сюжет готов ― лишь записать,

Ну, а пока что... отдыхать,

На отдых!.. Вечность мне, быть может,

На труд мой год-другой одолжит.

1975

________________________________________________________

©  Роман Литван 1989―2001 и 2004

Разрешена перепечатка текстов для некоммерческих целей

и с обязательной ссылкой на автора.